Неточные совпадения
Вронский назвал гостей. — Обед был прекрасный, и гонка
лодок, и всё это было довольно мило, но в Москве не могут без ridicule. [смешного.] Явилась какая-то
дама, учительница плаванья Шведской королевы, и показывала свое искусство.
Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к
лодке, но Грэй медлил, рассматривая
даль низкого берега, где над зеленью и песком лился утренний дым труб Каперны. В этом дыме он снова увидел девушку.
Тогда Циммер взмахнул смычком — и та же мелодия грянула по нервам толпы, но на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и
дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или
лодка — все двигалось, кружилось и опадало.
Мы повели гостей в капитанскую каюту: там
дали им наливки, чаю, конфект. Они еще с
лодки все показывали на нашу фор-брам-стеньгу, на которой развевался кусок белого полотна, с надписью на японском языке «Судно российского государства». Они просили списать ее, по приказанию разумеется, чтоб отвезти в город, начальству.
Вы думаете, может быть, что это робкое и ленивое ползанье наших яликов и
лодок по сонным водам прудов и озер с
дамами, при звуках музыки и т. п.?
Посидев немного, мы пошли к капитанской гичке. За нами потянулась толпа индийцев, полагая, что мы наймем у них
лодку. Обманувшись в ожидании, они всячески старались услужить: один зажег фитиль посветить, когда мы садились, другой подал руку и т. п. Мы
дали им несколько центов (медных монет), полученных в сдачу в отеле, и отправились.
Место это называется Банадо, что значит «переволок». Обыкновенно здесь перетаскивают
лодки из одной реки в другую, что значительно сокращает дорогу и
дает выигрыш во времени.
Однажды он отправился в горы по своим делам и пригласил меня с собою. 24 июня рано утром мы выехали с ним на
лодке, миновав Мраморный мыс, высадились на берегу против острова Чихачева. Эта экскурсия
дала мне возможность хорошо ознакомиться с заливом Ольги и устьем Вай-Фудзина.
На нем плавало множество уток. Я остался с Дерсу ради охоты, а отряд ушел вперед. Стрелять уток, плававших на озере, не имело смысла. Без
лодки мы все равно не могли бы их достать. Тогда мы стали караулить перелетных. Я стрелял из дробовика, а Дерсу из винтовки, и редкий раз он
давал промахи.
Если бы оно не вздыхало неуловимой для глаза, но ощутимой в
лодке широкой зыбью, его можно было бы принять за тяжелый расплавленный металл, застывший и отшлифованный без меры в длину и без конца в ширину, уходящий в синеющую
даль, где столпились белые кучевые облака с закругленными краями.
Еще в Императорской Гавани старик ороч И. М. Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды
давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на
лодках. Они все время поглядывали на море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.
Затеяли большую рыбную ловлю неводом; достали невод, кажется, у башкирцев, а также еще несколько
лодок; две из них побольше связали вместе, покрыли поперек досками, приколотили доски гвоздями и таким образом сделали маленький паром с лавочкой, на которой могли сидеть
дамы.
— Да-с, у меня этакая
лодка большая есть, парусная, я и свезу в ней, а вам расписку
дам на себя, что взялся справить это дело.
Следовавшая за ним большая и разукрашенная
лодка предназначалась для почтенных лиц общества, а именно: для госпожи откупщицы, для Миропы Дмитриевны и еще для двух — трех
дам из толстых; старый ополченец, почтмейстер и аптекарь тоже отнесены были к этому разряду.
— Ну, и
лодку дали, подлецы!..
Они отыскали большую, раскрашенную
лодку, отыскали двух гребцов и позвали
дам.
— Здесь, — говорил Синкрайт, — то есть когда вы уже сели в
лодку, Бутлер схватил Геза за плечи и стал трясти, говоря: «Опомнитесь! Еще не поздно. Верните его!» Гез стал как бы отходить. Он еще ничего не говорил, но уже стал слушать. Может быть, он это и сделал бы, если бы его крепче прижать. Но тут явилась
дама, — вы знаете…
— Хотя один глаз, но я первая вас увидела, — сказала Дэзи. — Я увидела
лодку и вас. Это меня так поразило, что показалось, будто
лодка висит в воздухе. Там есть холодный чай, — прибавила она, вставая. — Я пойду и сделаю, как вы научили.
Дать вам еще бутылку?
Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу. Казаки невольно расступились, чтобы
дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в
лодку. Тут он в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он еще сказал что-то.
У меня в кармане был всего один рубль, и я колебался, как устроиться с ним: предложить
дамам катанье на
лодке или «легкий» завтрак. Наденька разрешила мои сомнения.
Надо сразу! Первое дело, не
давать раздумываться. А в
лодку сели, атамана выбрали, поклялись стоять всяк за свою станицу и слушаться атамана, — дело пойдет. Ни один станичник еще своему слову не изменял.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю
лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
— Или — думал: «Поживем немного, я буду тебя любить, сколько ты захочешь, а потом ты
дашь мне денег на
лодку, снасти и на кусок земли, я ворочусь тогда в свой добрый край и всегда, всю жизнь буду хорошо помнить о тебе…»
За спиной старика стоит, опираясь локтем о камень, черноглазый смугляк, стройный и тонкий, в красном колпаке на голове, в белой фуфайке на выпуклой груди и в синих штанах, засученных по колени. Он щиплет пальцами правой руки усы и задумчиво смотрит в
даль моря, где качаются черные полоски рыбацких
лодок, а далеко за ними чуть виден белый парус, неподвижно тающий в зное, точно облако.
Порша не
давал было снасти, но его кое-как уговорили.
Лодка с Бубновым на корме понеслась догонять уплывавшую барку.
— Чё-инó, спрашивает еще…
Лодку давай! Чай, через реку ходу-то нету мне, а то бы не стала с тобой, с путаником, и баить…
— А что мне не разговаривать! Залил шары-те… Чего только мир смотрит, пьяницы-те наши, давно бы тебя, нéгодя пьяного, с перевозу шугнуть надо.
Давай, слышь, лодку-те!
К реке шли — железо в руках несли; в
лодку садиться —
давай на себя навязывать.
—
Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их
лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их
лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться
лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
Кроме Юры Паратино, никто не разглядел бы
лодки в этой черно-синей морской
дали, которая колыхалась тяжело и еще злобно, медленно утихая от недавнего гнева. Но прошло пять, десять минут, и уже любой мальчишка мог удостовериться в том, что «Георгий Победоносец» идет, лавируя под парусом, к бухте. Была большая радость, соединившая сотню людей в одно тело и в одну Душу!
Лодка под ним колыхнулась, и от ее движения на воде послышался звон, как бы от разбиваемого стекла. Это в местах, защищенных от быстрого течения, становились первые «забереги», еще тонкие, сохранившие следы длинных кристаллических игол, ломавшихся и звеневших, как тонкий хрусталь… Река как будто отяжелела, почувствовав первый удар мороза, а скалы вдоль горных берегов ее, наоборот, стали легче, воздушнее. Покрытые инеем, они уходили в неясную, озаренную
даль, искрящиеся, почти призрачные…
— А это, — говорит, — ваше благородие, «снасть». Как ваше благородие скомандуете ружья зарядить на берегу, так сейчас добавьте им команду: «налево кругом», и чтобы фаршированным маршем на кладку, а мне впереди; а как жиды за мною взойдут, так — «оборот лицом к реке», а сами сядьте в
лодку, посередь реки к нам визавидом станьте и
дайте команду: «пли». Они выстрелят и ни за что не упадут.
— Это свинство, — мрачно сказал Астреин из воды. — Сам перевернул
лодку, когда выскакивал, и сам смеешься.
Давай руку.
— Вы что там делаете? — спросила
Лодка, подходя к нему. — Нужно на стол собрать?
Дайте сюда — что это?
Тяжесть волос понуждает
Лодку держать голову прямо, — это
дает ей вид надменный.
— Малина с молоком! — называет, восхищаясь,
Лодку веселый доктор Ряхин и осторожно, со смущенной улыбкой на костлявом лице, отдаляется от нее. Он тяготеет к неугомонной певунье, гибкой и сухонькой Розке, похожей на бойкую черную собачку: кудрявая, капризная, с маленькими усиками на вздернутой губе и мелкими зубами, она обращается с Ряхиным дерзко, называя его в глаза «зелененьким шкелетиком». Она всем
дает прозвища: Жуков для нее — «Ушат Помоевич», уныло-злой помощник исправника Немцев — «Уксус Умирайлыч».
«Ну, вот что: привез я вам в
лодке хлеба печеного да чаю кирпича три. Не поминайте старика Самарова лихом. Да если
даст бог счастливо отсюда выбраться, может, доведется кому в Тобольске побывать — поставьте там в соборе моему угоднику свечку. Мне, старику, видно, уж в здешней стороне помирать, потому что за женой дом у меня взят… Ну и стар уж… А тоже иногда про свою сторону вспоминаю. Ну а теперь прощайте. Да еще совет мой вам: разбейтесь врозь. Вас теперь сколько?»
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
„Глянь-ко: что делает старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не
дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал…
Мигом команда моя разбежалась,
Только на
лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул — и
дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
„Не попадайтесь зимой!“
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой...
Я, себя не помня, кинулся к
лодкам, их ни одной нет: все унесло… У меня во рту язык осметком стал, так что никак его не сомну, и ребро за ребро опустилось, точно я в землю ухожу… Стою, и не двигаюсь, и голоса не
даю.
— Ну… и всё! Живите тут,
дай вам господь… не поминайте лихом… Так котелок-то, Серега, в песке я зарыл, под кормой, у зеленой
лодки.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой
лодке, опрокинутой вверх дном, и смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной
дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
Так, думая то о сыне, то о Сережке и больше всего о Мальве, Василий возился на песке и всё ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней. И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже море потемнело, а он всё еще рассматривал его
даль, ожидая
лодку.
В тени одной из
лодок лежал Василий Легостев, караульщик на косе, передовом посте рыбных промыслов Гребенщикова. Лежал он на груди и, поддерживая голову ладонями рук, пристально смотрел в
даль моря, к едва видной полоске берега. Там, на воде, мелькала маленькая черная точка, и Василию было приятно видеть, как она всё увеличивается, приближаясь к нему.
— Зачем не писал? Лошадям ехал бы… Дальше тоже лошадей
давали бы…
Лодкой худо… Когда доедешь?
— Где придачу возьмешь?
Лодку сегодня
давай. Проезжающих доставим, я в
лодку сяду, ты пешком назад пойдешь.
— Ну вот, рассердился! Чудак! А я, брат, сейчас тоже поеду. Вторую
лодку даем. У кузнеца Баранка хата развалилась, чуть не утопли все.
— Ходкий, неча сказать!.. — захохотал Корней. — Теперь у Макарья, что водке из-под
лодки, что этому товару, одна цена. Наш хозяин решил всего тюленя, что ни привез на ярманку, в Оку покидать; пущай, говорит, водяные черти кашу себе маслят. Баржа у нас тут где-то на Низу с этой дрянью застряла, так хозяин
дал мне пору́ченность весь жир в воду, а баржу погрузить другим товаром да наскоро к Макарью вести.
В Дубровине мне
дают лошадей, и я еду дальше. Но в 45 верстах от Томска мне опять говорят, что ехать нельзя, что река Томь затопила луга и дороги. Опять надо плыть на
лодке. И тут та же история, что в Красном Яру:
лодка уплыла на ту сторону, но не может вернуться, так как дует сильный ветер и по реке ходят высокие валы… Будем ждать!
Станционный писарь советует мне ехать на вольных в какой-то Вьюн, а оттуда в Красный Яр; из Красного Яра меня повезут верст 12 на
лодке в Дубровино, и там уж мне
дадут почтовых лошадей. Так и делаю: еду во Вьюн, потом в Красный Яр… Привозят меня к мужику Андрею, у которого есть
лодка.